"Все, что мог делать СССР– это способы убийства": Евгений Чичваркин о демократии и бизнесе

Артем
Калинин

В эфире телеканала "Украина 24" - российский и британский бизнесмен Евгений Чиваркин.

Программа была в эфире 25.06.2021. Чтобы посмотреть видео программы, перейдите в конец интервью.

Наталья Влащенко: Сегодня в гостях у нас Евгений Чичваркин.

Евгений Чичваркин: Здравствуйте.

НВ: Жень, 24 июня, пятница, и вы опять в Киеве. Вижу в вашем Инстаграме красивого мужчину с пакетами «Гедонизм», с вашими фирменными, и вы пишете «как меняет Киев, какие-то два часа лету – и вперед, Бодхисаттва, вперед». Вот что для вас Киев и почему вы опять здесь?

ЕЧ: Мы здесь с абсолютно частным визитом. Есть абсолютно какие-то не связанные даже с «Гедонизмом» бизнесы. Но в целом мы частно к друзьям приехали, покупаться и нажать на кнопку «Reset» на пару дней. Мне здесь очень хорошо, мне комфортно, Татьяне тоже. У нас есть друзья, которые выкристаллизовались здесь. И первым делом, когда мы прилетели, мне вручили футболку сборной...

НВ: Почему я спрашиваю, потому что обычная история, когда июнь и когда 37 градусов на дворе, часть людей дрейфует куда-нибудь в сторону моря, в сторону Кипра, Турции, ну потому что там везде вода.

ЕЧ: Мы в сторону Киевского моря вчера дрейфовали.

НВ: А вы – в сторону Киева.

ЕЧ: Нам здесь хорошо. Плюс был какой-то вопрос, который нужно решить, и…

НВ: А, все-таки дела?

ЕЧ: Ну, отбить поездку как-то нужно, да.

НВ: Самое страшное последствие локдауна, написали вы в одном из своих постов, в том, что люди разучились работать, разучились принимать ответственные решения, ну и так далее. А как изменилась ваша личная жизнь вследствие всех этих пертурбаций, как изменилась жизнь Лондона, как изменилась жизнь Киева, с вашей точки зрения? Потому что ведь вы здесь с 14 года постоянно.

ЕЧ: Моя жизнь изменилась, ну, у нас там потерянный год или год с чем-то, а в бизнесе у нас достаточно большие потери по ресторану, по винному магазину, там тоже откатились на год, на полтора назад по продажам. Но это связано даже больше не с локдауном, а с поведением Китая в момент пандемии, когда полностью закрылись и перешли на такие новые идеи Чучхе, попытку закрыться внутри себя и никаких денег наружу не раздавать. Были тарифы Трампа, связанные с вином. То есть, вещи, не связанные напрямую с коронавирусом. Вещи, связанные с брекзитом... Что касается нашей личной жизни – мы, наверное, ковид-диссиденты, но не вакцин-диссиденты, то есть, мы против локдаунов, против закрытия. И мы считаем, что должна быть вся информация и каждый человек вправе решать, вакцинироваться ему или нет, прятаться ему или нет, и так далее. То есть, абсолютно здесь за каждым свое решение. Но я глубоко уверен, что государство не имеет права лишать профессии. То есть, государство не имеет права решать за всех. Оно может рекомендовать, может поддерживать того, кто закрылся, может поддерживать того, кто решил изолироваться и за это они будут переизбраны в нормальном, наверное, обществе. И мы всеми правдами и неправдами вакцинировались раньше, «Астразенекой» в Великобритании. Теперь у нас есть, ну, вся семья, поэтому у нас есть эти паспорта.

НВ: То есть, вы вакцинированы?

ЕЧ: Полностью, да, полностью и уже давно.

НВ: А смотрите, вот вы же такой концептуальный человек, я уверена, что вы думали об этом: все равно, вся эта история с ковидом, она очень многое изменила. Причем, как мне кажется, она изменила…

ЕЧ: Она психически изменила.

НВ: Как мне кажется, она изменила безвозвратно. И если Китай, который вы только что вспомнили, он же всегда жил в капсуле, огромная страна, со своей культурой, со своими замкнутыми циклами. Они себя там классно чувствуют, и не зря их, если взять весь мир за 100, то вырос ВВП только у них, за время пандемии, за эти полтора года.

ЕЧ: А если посмотреть падение год к году, то есть, сколько они должны были вырасти. Они должны были вырасти шесть с чем-то, выросли полтора, по-моему…

НВ: Но все остальные упали.

ЕЧ: Все остальные упали. Великобритания прилично. Проблема – то, что люди разучились работать, проблема то, что из-за отсутствия путешествий, для кого это важно, ну я вижу просто массовые психические нарушения в Великобритании. Там человек, который работает, у которого магазин эсеншл, то есть, он не должен был закрываться, он закрывался на четыре или пять недель в самый первый локдаун, и то он работал на доставку. Всегда магазин, который работает, у людей огромные зарплаты, у них ничего не менялось, и они пишут, как они выгорели из-за этого всего, эту всю современную чушь. Ну это как футболисты, которых самолетик коснулся, они начинают валяться, корчиться. Потом добиваются того, что вскакивают и бьют. А здесь так же валяются и корчатся, но они уже добились всего, ради чего пришли в эту профессию, не упали ни продажи, ни зарплаты, а они все валяются и корчатся. Вот в этом большая проблема. Потому что их окружение все валяется и корчится. И они все не могут заставить себя, они, то есть, к психотерапевтам очереди, и так далее. Вот в этом проблема. Плюс брекзит…

НВ: Тоже повлиял?

ЕЧ: Повлиял. Плюсы от брексита, безусловно, будут, но они не сразу будут. 

НВ: Последствия.

ЕЧ: А на минусы люди реагируют активней, чем на плюсы.

НВ: Как всегда.

ЕЧ: Как я здесь спрашиваю – ну а как здесь? Один и тот же мэр, много раз. Ну а всем все равно. Я говорю, значит все устраивает. Та нет, просто всем уже давно наплевать. То есть, когда людей все устраивает – им все равно. Они говорят, как классно, что вот это у нас все-таки вот так, а не как там. Это у нас так, потому что мы же этого заслуживаем, поэтому у нас все хорошо.

НВ: У нас вообще всегда так, как мы этого заслуживаем.

ЕЧ: Да. А если что-то не так, то сразу выгорание и вот это вот все. От этого, честно говоря, тошнит и этих людей хочется, иногда дать им просто ремня, чтобы шли работать.

НВ: Смотрите, Киев, если так вот совсем честно, что объединяет Киев и Лондон – это, мне кажется, что и Киев достаточно гедонистический город, и Лондон тоже. Вот ночная жизнь Лондона, его арт-жизнь, ну вообще, все, что можно себе представить, это всегда было очень комфортно для человека. Почему туда стремились очень многие люди. Киев чрезвычайно всегда был комфортен для жизни. И вот во время пандемии, если честно уж, положить руку на сердце, особенно ничего не менялось. Ну да, рестораны были закрыты, но они были открыты. 

ЕЧ: Как бы закрыты.

НВ: Как бы закрыты, но как бы открыты. Спортзалы как бы закрыты, или салоны красоты, но всегда открыты для своих, можно было записаться, прийти, и так далее. Как в Лондоне вообще, вот эта знаменитая ночная жизнь Лондона, она как-то по-другому, она изменилась?

ЕЧ: У нас друзей ловили. Нет, конечно, такого исполнять было невозможно. Понятно, что все русское сообщество, то есть, на дом приезжает то парикмахер, то маникюр-педикюр, то массаж, все какие-то, то йога-тренер, то боксер. Все приезжают на дом либо тренируются в парке. То есть, я не вернулся в зал, по-прежнему тренируемся в парке около дома, под окнами.

НВ: Когда мы говорим слово «гедонизм», вот все, что связано, я не знаю, с большим, высоким, с виноделием, с большим ресторанным бизнесом, это всегда огромная часть вот этого гедонизма, потому что это огромная часть жизни человека, это всегда приносит удовольствие. Почему вы, когда приехали в Британию, именно этим решили заняться?

ЕЧ: Я решил заняться винным бизнесом, я долго перебирал, чем бы я хотел заниматься, и что точно не надоест. Ну, во-первых, мы как-то разбираемся в этом, пьем с удовольствием, и мне очень нравится, как инвестиции в вино поживают, ну в целом. Мне очень нравится концепция, что, если ты что-то сделал наилучшим образом, у тебя есть как бы дополнительные премии за это. И так далее. То есть, есть компании, которые в том или ином абсолютно недосягаемые, которые решили сделать что-то, опережая, наверное, даже развитие рынка и общества, и получают дополнительные все вишенки в торте. Поэтому по сути у нас, то, что мы сделали, мы немножко забежали вперед и получили немножко за это премию. И сейчас все очень серьезно работаем над ассортиментом, улучшаем, инвестируем. То есть, я этим занимаюсь с удовольствием, могу заниматься до глубокой старости.

НВ: Вы же в Киеве бывали в ресторанах во многих?

ЕЧ: Да.

НВ: Как вы оцениваете вообще здесь этот бизнес? Потому что часто приходится слышать о том, что много среднеевропейских ресторанов, но концептуальных очень мало.

ЕЧ: Пятимиллионный город, но нет Сити, нет этого бизнес-центра, нет вот этих, достаточной, критической массы людей, которые носятся по всему миру, и поэтому нет вот той самой утонченной, утонченной японской, утонченной французской, мишленовского вот этого высокого уровня. Потому что оно привносится. Будем честны, после советского времени советскому человеку это все не близко. Ну вот смотрите, «Бутик-отель», где всегда есть места, который классный, но который бы наверно провалился бы в Лондоне, потому что их там 50.

НВ: Вы всегда здесь останавливаетесь последние годы?

ЕЧ: Почти всегда, да.

НВ: Это отель Кличко, насколько известно.

ЕЧ: Да-да-да. Вот, он классный, и он до сих пор комфортный и лучший здесь. Для такого города их должно быть 30, так, по-хорошему, если страна полностью открыта.

НВ: Жень, ну если честно, все ж эти вещи, не важно, речь идет о мишленовских ресторанах или о фешне, они же вырастают из большой индустрии. Вот в Италии есть большая индустрия эта фешн, и поэтому там на каждом углу есть какие-то лавочки, где каждый местный дизайнер делает что-то уже другое. Но оно же вырастает из большого. Точно так же и в ресторанном бизнесе.

ЕЧ: В Италии есть Северная Италия, которая генерирует половину, маленькая часть, которая…

НВ: Да, «Артизей» какой-нибудь.

ЕЧ: Половину ВВП генерирует, и из-за того, что там создается достаточно много денег, плюс древнейшая культура, там все-таки, не то, чтобы Муссолини загонял всех в столовые с общепитом, понимаете.

НВ: И в той же Северной Италии на каждом углу есть маленькие семейные ресторанчики, которые вообще не похожи друг на друга. Но это же вырастало из больших сетей, из большой индустрии.

ЕЧ: Мне кажется, наоборот. Какие-то удачные из них, получая инвестирование, вырастают иногда в большие сети.

НВ: Взаимный процесс, улица с двусторонним движением. И так, и эдак. Украина. Вот всем кажется, по логике вещей, что раз Чичваркин здесь бывает так часто, значит, все-таки у него здесь есть свои дела. Возможно, он какие-то задумал здесь проекты делать. Бизнес-проекты или политические, или еще какие-то. Ну, скорее бизнес, чем политические. Это все-таки как-то связано с делом, есть у вас какие-то планы здесь?

ЕЧ: С политикой – нет. После того, как в 15 году, я до сих пор был удивлен от тогдашних встреч с руководством страны, мне кажется…

НВ: С кем вы встречались? Если мы об этом заговорили.

ЕЧ: И с Порошенко встречался, и с Яценюком встречался.

НВ: А что вас удивило в этих встречах, вы говорили, что «я был немножко удивлен»?

ЕЧ: Мне казалось, что им нужно сухими остаться, как сейчас, что им нужно было показать, тем людям, которые должны были дать кредиты, что они очень открыты и готовы брать не из местного истеблишмента людей, которые не замешаны в коррупции, с которыми можно общаться, потому что все, кто местные, так или иначе встроятся в схему и любой выданный кредит на развитие превратится в прекрасные дома, которые мы вчера видели на Конча-Заспе, за большими заборами в версальском стиле.

НВ: Ну, как показала практика, мы умеем коррумпировать даже иностранцев, и делаем это очень успешно.

ЕЧ: Так иностранцы прекрасно коррумпируются, мы же работали.

НВ: А вот эта мифология, что, дескать, в большом этом, в Старой Европе, в большом демократическом мире с традициями нет коррупции. Это же мифология все. Коррупция есть повсюду, везде.

ЕЧ: Нет, смотрите. Украина – демократическая страна, мы это видим по смене власти, здесь есть и общество, активный член, реально, и демократия, и демократизм, то есть, если общество чего-то хочет, то власти слушаются. И это достаточно коррупционная страна. Есть страны менее коррупционные, но недемократические. Например, Эмираты – не коррупционная страна. Там попробуй дать полицейскому взятку, то есть, она где-то есть, конечно, где-то вокруг семьи кто-то что-то греет карманы, там сложно удержаться, но для 90% населения нет никакой коррупции, но при этом это не демократическая страна. Европа Европе рознь, Северная Европа более цивилизованная, все что вокруг моря, там они немножко солнцем нагреты, понятно. Вот нам нужно было заказ на лодку отправлять, мы не можем поставлять в Италию. Компания, которая занимается уже в котором поколении скупкой вин, там молодой человек, который занимается бизнесом, у него есть компания, можно перевести деньги, получить вино, он может отгрузить куда угодно, говорит: вот заказ, который вы хотите, тех годов, не популярных и очень старых, это все есть у отца, и он занимается, но, понимаете, вы конечно простите, он очень олдскульный, кеш онли, только за кеш. То есть, нужно приехать в Италию, отстегнуть, и там просто… Если у нас тут 56 линий Супертосканы, там их около тысячи. Есть абсолютно все, но по-старинке, старые итальянцы, не доверяют государству и просто эта внутренняя кеш-жизнь, которую мы не видим. Как там, с трюфелями…

НВ: Поскольку вы произнесли это волшебное слово «олдскульный», хочу у вас спросить – сейчас же очень мир меняется и появляется масса новых бизнесов, которые связаны с токингом, которые связаны с криптовалютой. И вот вы же любите искусство, вы собираете искусство…

ЕЧ: Нет, я не люблю, не собираю и никогда этого не делал.

НВ: Ну у меня сложилось такое впечатление, по вашим социальным сетям…

ЕЧ: Мы ходим по выставкам, я ко многому отношусь достаточно скептически, у меня нет какого-то профессионального…

НВ: Но вы смотрите, вы коситесь в сторону криптовалют, новых видов бизнеса, вам это все неинтересно?

ЕЧ: Нет, у меня есть вино, зачем?

НВ: Все, вы как бы с этим вином будете дальше?

ЕЧ: До глубокой старости.

НВ: Если вернуться к Украине 15-16 года и к вашим встречам с тогдашним нашим истеблишментом. Кстати, Петр Алексеевич вполне сегодня в политике продолжает существовать. Как вы думаете, почему все случилось так, как случилось? Почему обещали, что перестроят страну, реформируют…?

ЕЧ: Опять-таки, я же никогда, по большому счету, не участвовал в подобных вещах. Наверное, я, для тех, кто профессионально занимается политикой, выгляжу как пришелец, как инопланетянин. Вот. И шарахаются просто, как черт от ладана. В тот момент, когда я ехал сюда на встречу с Порошенко, у меня строился дом в Лондоне и была глубоко беременна моя боевая подруга Татьяна. Переезд в Киев выглядел возможным, но крайне непредсказуемым. То есть, я уже нашел учителя языка, хорошую преподавательницу из Шевченко, которая согласилась со мной уже заниматься, чтобы я смог розмовлять.

НВ: Смотрите, а почему не сложилось с Порошенко, я могу более-менее понять, потому что вы слишком разные. Но, скажем, команда Зеленского должна бы быть ближе к вам. По эстетике, по каким-то другим вещам. Вы делали какие-то движения в сторону этой команды, пытались наладить контакт?

ЕЧ: Ну, когда они избирались, я сказал, что я готов, всегда готов.

НВ: А кому вы это сказали?

ЕЧ: Также публично.

НВ: Но контактов не было ни с кем из них, да?

ЕЧ: Ну, такого, чтобы я, там, стоял у дверей – нет. Мне всегда интересно, когда хотят постсоветское пространство менять на цивилизацию, меня это всегда завораживает, потому что я считаю, что советский режим – это один из самых античеловеческих режимов, который до сих пор так или иначе теплится в том или ином виде. И это абсолютно мерзотное отбрасывание 1/6, если не больше, части суши, я имею в виду все бывшие республики Советского Союза, серьезное отбрасывание назад в развитии. Несмотря на то, что там были ракеты, но, понимаете, о том, что кто-то полетел в космос, а при этом 60 миллионов детей не родились, для меня это далеко не равнозначные вещи. **й с ним, с космосом.

НВ: Да понятно. Военно-промышленный комплекс построенный в ГУЛАГе, мало радости от этого.

ЕЧ: Все, что могла делать та страна – это приборы, приспособления и способы убийства как можно большего количества людей за меньшие деньги и меньшую единицу времени. Все технологии идут от убийства, ну, большие, серьезные технологии.

НВ: Где ваш дом сегодня?

ЕЧ: Мой дом находится на берегу реки, глубокой холодной реки в городе Китеже.

НВ: Это вы уже сегодня ощущаете как дом свой, да? В широком смысле слова.

ЕЧ: Вот, в городе Китеже. Там солнце яркое, щи кислые. И там большой деревянный дом с видом на реку.

НВ: Евгений, вы дали очень много интервью, десятки интервью о том периоде своей жизни, когда это была не зона комфорта, и в России, все что с ним связано, уголовное дело, как вы уезжали, и так далее. И не сразу вы вошли в зону комфорта и когда вы уехали. Но, судя по вашим социальным сетям…

ЕЧ: Я как уехал, сразу вошел, въехал в зону комфорта.

НВ: Сразу же? Все сложилось?

ЕЧ: Сразу, как вышел из самолета.

НВ: Окей. Как вы считаете, что делать человеку для того, чтобы попасть в эту зону комфорта. Я имею в виду не количество денег, не бизнес, не еще что-то. Вот эта жизнь, есть такое ощущение, что вы живете на таком расслабоне сегодня, в хорошем смысле слова. Не в смысле лени, гедонизма, а когда человеку удобно.

ЕЧ: Гедонизм не означает лень.

НВ: Я понимаю. Гедонизм – это любовь к жизни просто. Но всякое же явление дуально. Есть отрицательные какие-то дела, а есть положительные. Вот вы живете совершенно спокойно, в ладу с собой.

ЕЧ: Гедонизм – чисто положительное.

НВ: Какой бы вы дали совет зрителям для того, чтобы жить в ладу с собой? Что нужно для этого?

ЕЧ: Должна быть в этом потребность просто. То, что Айн Рен говорила о мистике, она считала, что некое общественное благо и некий свой третий особый путь, который есть у России, это путь совершенно мистический. И это из чудовищной попытки самообмана, которая действительно привела к трагедии, нужно… В мистику можно играть, ей нельзя жить. Там, собраться у горы, постучать в бубны – здесь есть великолепные кузьмичевские бани, где тебя парят с православной молитвой, потом играет хор, колокольчики, и вот это вот все – это все абсолютно классно, и ты чувствуешь себя здорово. Но оно должно быть вторично, а не первично. Первично должно быть твое здоровье, комфорт, удовольствие, и так далее. То есть, если ты позволяешь мистике или несуществующим, нечеловеческим вещам быть первичными в твоей жизни, то жизнь может оборваться. То есть, если ты начинаешь жить не жизнью себя в первую очередь, а жизнью команды, жизнью группы, жизнью общества, жизнью страны даже может быть, хорошей страны, то ты входишь уже в зону риска, что в какой-то момент все бросятся к обрыву и даже в свиней не превратятся, просто потонут. Вот, поэтому я здесь абсолютно за то, чтобы жить, быть самим собой, жить и задавать себе вопросы, и думать о своем благе. И в этом нет абсолютно ничего аморального, это как раз и есть, наверное, самое правильное. Как маленький ребенок избегает боли – если что-то жжется, он туда не ходит, если что-то колется – он отдергивает руку. По сути, то, что мы видим, то, что сделал Алексей или Михаил Борисович – это оставить руку на костре, чтобы показать, что дух человека сильнее огня, и что настоящий уберменш может заплывать за буйки и переходить на красный свет, для меня реально очевидно обратное. Очевидно обратное. Жизнь дается один раз. А здоровье на полсрока, легенда – на века, это точно не моя история. Я для себя решил так, и я считаю, что я предельно честен со всеми. Я не смелый, на амбразуру не пойду. Поучаствовать в реформах – с удовольствием, где-то взять какой-то разумный риск, будь то бизнес-риск, или свой риск, разумный, если там в конце что-то есть, – да, наверное. Но никаких подвигов Александра Матросова, а также Гастелло и Талалихина от меня ждать не стоит.

НВ: Ну, это очень понятная и, наверное, разумная мысль, потому что нельзя осчастливить человечество, для начала нужно попробовать осчастливить хотя бы своих близких. Своих детей, свою женщину, своих друзей.

ЕЧ: Вот над этим и работаем.

НВ: Спасибо большое, Жень. Огромное спасибо.

ЕЧ: Да, спасибо.